• Главная страница
• Информация о МФРП
• Устав Федерации
• Совет Федерации
• Члены Федерации
• Гостевая книга
• Каталог сайтов
• Библиотека

* - «Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком же государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия – целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека, - именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это – олицетворение произвола. В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения соседних народов. И поэтому было бы полезно не только в интересах других народов, а и в её собственных интересах – заставить её перейти на новые пути» Чаадаев, «Неопубликованная статья», Звенья, т. ¾, 1934.

религиозной основы. Институт рабства, даже как школы вынужденного смирения не выжил, не сумев вписаться в динамику христианской идеи. Принципиально – добродетели присущи ТОЛЬКО свободному человеку. Примитивное, магически-буквальное понимание Нового Завета русским сознанием приводило к парадоксальным результатам в русской исторической жизни: христианизация страны, включающая интенсивное строительство монастырей, вела Запад к раскрепощению человеческой личности, тогда как в России обилие монастырей явилось фактором усиления крепостной зависимости русского крестьянства. Этот момент отмечал и аргументировал В.О.Ключевский. Вера христианина в действенность молитвы, в то, что чужая молитва может помочь, быстро трансформировалась в России в чисто языческую идею – откупиться от Бога подарками или деньгами. Многими это было понято так, что всю жизнь можно прожить в грехе и, пожертвовав перед смертью сумму (чем больше, тем действенней) в монастырь, где за тебя будет молиться не один человек, а целый коллектив, обеспечить себе такую же безбедную жизнь на небесах. Такое понимание греха и покаяния привело к потоку пожертвований монастырям целых деревень. «…они (древнерусские люди) твердили один и тот же катехизис, в положенное время одинаково легкомысленно грешили и с одинаковым страхом божиим приступали к покаянию и причащению до ближайшего разрешения «на вся» (Ключевский, там же, стр. 361.) Ситуация, названная им не без изящества «однообразными изгибами автоматической совести» Предполагаю, что именно этими изгибами объясняется большое количество «обыдёнок» - церквей, построенных за один день. Не свидетельство истинного христианского чувства, а наоборот: при отсутствии развитой христианской нравственности (что подтверждают десятки русских авторов) эти церкви были ОТКУПОМ от бога (или даже богов), жертвами ему, внешне христианизированными статуями Велеса и Перуна.

Авторы – «патриоты» любят подчёркивать незначительность сопротивления русского народа введению христианства. Думаю, однако, что это (похоже, что так, приблизительно и было) объяснялось скорее незначительностью результатов религиозной реформы для практической жизни новообращённого христианина. Новая вера не была подкреплена серьёзной и длительной проповедью, и, пробуксовав первое время на чисто внешних моментах, свернула на прежнюю колею и покатила по ней, лишь изредка спотыкаясь на случайных ухабах. «Двоеверие» - христианство пополам с язычеством – о котором писали церковные авторы применительно даже к ХУ1 (!) веку, было всё же больше язычеством, чем христианством, чьё влияние почти целиком исчерпывалось внешней атрибутикой. Россия, с моей точки зрения, уникальная для христианского мира страна: если во всех остальных христианских странах язычество было ассимилировано христианством, то в России христианство было полностью ассимилировано язычеством, занявшим у новой религии имя и антураж. И посейчас – только слегка поколебленное Петром – уверенно глядит оно закопчённым ликом Велеса во второе тысячелетие «христианской» России.

Социум, сложившийся во всех европейских христианских странах, разительно не похож на российский. Введение христианства изменило всю европейскую социальную экологию. Развитие культуры, науки, экономики, юриспруденции, искусства европейских стран имеет черты явно выраженного сходства (разумеется, с поправкой на национальный колорит). Христианские страны от Испании на Юго-западе до Норвегии на Северо-востоке создали сходные по типу (и по духу) органы управления и самоуправления, суда и печати. Только после Петра в России появились – не скоро и не просто – институты подобного рода, очень скоро – по историческим меркам – сметённые народной революцией Октября 1917 года. Католический священник Ж.-П. Роза в беседе с издательницей эмигрантского журнала «Беседа» Татьяной Горичевой говорил о том, что у русских часто отсутствуют «уровни-посредники», которые соединяли бы духовность с повседневной жизнью. Сначала возникает догадка о том, что духовность, не соединённая с повседневной жизнью вряд ли является настоящей, а не виртуальной духовностью, а затем и вопрос, почему отсутствуют эти уровни. На него есть два ответа. Первый традиционный, национально русский, от темпераментных, но редко блещущих логикой славянофилов до умнейшего и эрудированнейшего С.С Аверинцева: такова специфика русского или православного христианства (у первых) и особый, отличный от иных «тип духовности» (у Аверинцева). До предложения своего ответа мне бы хотелось показать, как я понимаю эти «уровни-посредники» Это разработанная в течение веков система прав личности в обществе и защиты этих прав от общества – система, включающая в себя также детально разработанные правили человеческого общежития. Эта защита прав юридических, экономических и т.п. – закреплена в разработанном законодательстве, за соблюдением которого зорко наблюдает система общественного надзора: печать, общественное мнение и т.п. Все эти институты действуют внутри государства, принадлежащего к христианскому миру и – не зависимо от того, отделена в данном государстве Церковь или нет – исповедующего христианскую политическую доктрину. То есть: несмотря на ещё недавно всеобщую религиозность, и в частности, веру в то, что Бог ведёт, направляет и охраняет каждого верующего, всё-таки создана СИСТЕМА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО УЧАСТИЯ в социальной жизни общества. Система, сосуществующая с самой искренней верой. Причём, эта система уже отчётливо просматривалась ко времени петровских реформ во всех христианских странах, не находящихся под иноземным, инорелигиозным владычеством, как Болгария или Греция. Непохожесть России до Петра на весь остальной христианских мир убеждает меня в правильности моего ответа на вопрос: русская религиозность до Петра Первого не имела христианского характера. То есть – исповедываемая русским народом религия не была христианской. Я глубоко убеждён, что САМ ХАРАКТЕР, ОСОБЕННОСТИ И СПЕЦИФИКА христианской доктрины диктуют ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ появление «уровней-посредников», о которых говорил католический патер, или попросту уровня (всех уровней) осуществления христианских идеалов в социальной жизни нации. Иначе говоря, нация, усвоившая высшую – божественную – сторону догмата, ОБЯЗАТЕЛЬНО начинает «сводить» её «вниз», в свою социальную, повседневную жизнь. Ещё раз повторяю: вера в конечность земной человеческой жизни, вера в конец света НИКАК НЕ ОТРИЦАЕТ в сознании верующего христианина необходимость выработки всевозможного рода правил, облегчающих и прямо помогающих прожить эту земную жизнь максимально подобающим христианину образом. Вера в конец света не отменяет ни инструкции по технике безопасности при сварочных работах, ни правил дорожного движения, как предполагали русские мыслители от Бердяева до Аверинцева. В том обществе, где не разработаны эти инструкции и эти правила, царит не особый вид духовности, как полагали славянофилы, затем очень усиливший их пафос Достоевский и сегодня подавляющее (как кажется) большинство верующей русской интеллигенции – но обычная и общая для всех культур бездуховность, с присущем ей пренебрежением к человеческой личности, интеллектуальной ленью и нравственным нигилизмом. Абсолютная невозможность христианской жизни человека на земле без «уровней-посредников» хорошо понималась на Западе: «…концепция божественного… всегда включала в себя идеи порядка, иерархии и традиции», - писал О. Ренуар (Письмо Анри Моттезу), тогда как в России этого – социальной стороны и, соответственно, социальной работы христианской Церкви – не понимала даже национальная элита. «Здесь, в Европе, я понял, что значит уважение к закону, болезнь ужасная, почти такая же, как уважение к собственности» - Леонид Андреев, письмо к В.В.Вересаеву, апрель 1906 г. Очень характерные слова!

Если мы отдельно будем говорить об эсхатологичности русского сознания, то этот распространённейший, льстящий, без всякого права, русскому человеку, русский миф не выдерживает никакой религиозной, христианской критики. Вера не в простое прекращение жизненного цикла, а в конец света в христианском смысле: с Высшим Судом и посмертной жизнью диктует не пренебрежение, а максимальное внимание к подробностям (до мелочей, если даже считать, что они в религиозной жизни вообще возможны) личного земного существования. Религия евреев, чей Закон, по словам Христа, является обязательным для его последователей, предполагающая загробную жизнь с воздаянием за земную, именно в силу этого окружила жизнь своих приверженцев огромным количеством предписаний и запретов, регламентирующих буквально каждый шаг их жизни. Настоящее христианство очень внимательно к социальной жизни человека. Отсутствие этой внимательности можно назвать «эсхатологичностью», духовностью иного (вестимо, высшего) образца – эта маскировка не изменит нехристианской сути явления. Русскую мысль вообще отличает от европейской необыкновенная смелость интерпретаций некоторых общих понятий. Когда КПСС, после смерти Сталина вынужденная к камуфляжу, авторитарный режим назвала демократическим, но иного – социалистического – типа, а наличную социально-экономическую систему, не имеющую нечего общего с теорией социализма, развитым социализмом, она действовала в рамках русской традиции, в которой ученическое христианство было объявлено единственно верным. Я вот только думаю: решит ли сторонник концепции «иного вида духовности», ограбленный и избитый в парке хулиганом, что он имел дело с иным по отношению к нему типом духовности или, забыв на время свою концепцию, поймёт, что перед ним просто бездуховный бандит?

2

Сопротивление русского язычества христианству происходило и происходит. Но эта война происходит под иными, не религиозными, вывесками и лозунгами (сегодня, правда, и под религиозными тоже), поэтому её зачастую трудно разглядеть, особенно если находиться в плену многовековых предрассудков.

Разрыв между древнерусским и европейским периодами русской истории только внешне был волевым актом Петра 1. Причину этого разрыва я объяснял практической изжитостью древнерусской культуры из русского сознания и жизни, понимая этот момент как свидетельство её нежизненности, определявшейся опорой на нединамичную суррогатную и – отсюда – нежизнеспособную религию. Сейчас я думаю, что ошибался как в фактической стороне дела (об изжитости древнерусской культуры), так и в некоторых теоретических частностях. Древнерусская культура не была изжита русским сознанием – она сохраняется в некоторых слоях русского этноса до сих пор. Сохраняется так, как и должна сохраняться языческая культура – с законсервированной мифологией, плавно перетекающей по замкнутому циклу языческого Времени. Если бы она существовала на отдельной планете – она существовала бы вечно. Древнерусская культура изжила себя ПОЛИТИЧЕСКИ. Жизнеспособная в состоянии изоляции, она не выдерживала динамического, силового контакта с развитой заграницей. Вынужденная воевать с более сильным, более развитым противником, она была вынуждена перенимать его оружие (сегодня по отношению к Западу то же самое делает мусульманский Восток). Не по воле Петра Первого, но по воле исторической закономерности Россия выходила на арену европейской политики, и самодержавный царь – реформатор просто вынужден был проводить реформы, чтобы поставить страну на уровень государств тогдашней Европы. Полудикую (по европейским меркам) азиатскую страну, закосневшую в неподвижности религиозного и государственного самодовольства, Пётр старался, как умел, поднять до уровня тогдашней государственной мысли. В силу своего воспитания и образования (точнее, отсутствия и того и другого) плохо понимая религиозно-нравственный аспект своих реформ, Пётр на деле утверждал новую, христиански творческую государственность. Застывшая на переводе с других языков житий и сказок, русская культура получила с Запада мощный импульс к развитию, импульс от встречи с христианской культурой, принимая без разбору и слёту же отвергая… Импульс, который принёс такие блестящие плоды. Не утихающие уже два века русские споры вокруг петровских реформ, известная их (реформ) незавершённость, указывают не только на неподготовленность народа к этим реформам, но и на несомненное им со стороны русского народа сопротивление. Тем более, что эти реформы, как и почти все последующие, были вызваны более внешними, чем внутренними российскими причинами. Неподготовленность народа к реформам, его религиозная консервативность – неразвитость в христианском смысле – обусловили неорганичный, весьма специфический характер русской интеллигенции и русской – послепетровского периода – культуры. Петровские реформы оттеснили старую религиозность и старую, основанную на ней, культуру куда-то в дальние ряды, но не сумели с ними справиться окончательно. Можно сказать вослед Ключевскому, что у Петра не было концепции преобразования, в каковом смысле царь – реформатор оказывался закоснелым русским традиционалистом. Жёсткие, проводившиеся без должной подготовки и каких бы то ни было разъяснений, варварскими методами, да к тому же зачастую руками иностранцев, эти, вероятно, полезные для России, реформы не были поняты (а, стало быть, и приняты) и вызвали только глухую, но прочную – и в общем-то справедливую – обиду народа. Народа, заметим ещё, гордого своей монополией на обладание единственно настоящим христианством. Эта обида и дала впоследствии реакцию в виде славянофилов, которая, в свою очередь, ещё более затормозила христианское развитие русского сознания. Если согласиться с моей схемой «Христианская Европа – псевдохристианская Россия», то первым прорывом к христианскому социуму и христианской культуре была революция Петра Первого, революция, большую часть тяжести которой царь вынес на своих могучих плечах. Сопротивление традиционалистов при его жизни неукоснительно подавлялось. Царь умер и наступила реакция: через двадцать лет после смерти главного корабельного мастера русский флот в значительной степени сгнил и представлял собой печальное зрелище. Один из основных моментов революции Петра – новые отношения между страной и монархом: идея служения стране и монарха и подданных, который мог бы, развиваясь, дойти до идеи конституционной монархии, был наследниками тотчас забыт и развития не получил. Робкие попытки Екатерины Второй демократизировать страну были блокированы отсутствием слоя, на который эти попытки могли бы опереться. (Н.Эйдельман писал то же самое о сходных попытках Александра Второго). При Екатерине Второй, по-видимому, окончательно установилась система, дожившая до февраля 1917 года: две, абсолютно разные, не связанные между собой культуры – древнерусская у низов и европеизированная у верхов. Европеизированные, живущие и говорящие на европейский лад, столицы и полдюжины губернских городов, - и вся остальная Россия, вынужденная по временам отмахиваться от правительственных циркуляров и откупаться от правительственных чиновников.

Второй революцией, менее громкой, но, пожалуй, более результативной (следует, однако, заметить, что без первой её попросту бы не было), вторым прорывом к христианизации страны были реформы Царя-Освободителя Александра Второго. Освобождение крестьян, земская и судебная реформы – это были уже более серьёзные шаги, а главное, это уже были именно ШАГИ, не символизирующие, но осуществляющие на деле подлинное движение. Национальная, антихристианская оппозиция этим реформам шла параллельно им и имела, главным образом, пассивный характер: пьянство, люмпен-пролетаризация крестьянства и т.п. Революция, начатая Александром Вторым, продолжалась вплоть до октября 1917 года, до того времени, когда скрытая контрреволюция не заявила о себе открыто и не захватила власть. Тот, кто верит, что каждый народ сам осуществляет свою судьбу, должен признать, что исторические судьбы независимых народов отвечают их (этих народов) духовным потребностям. Все кровавые ужасы революций семнадцатого года и Гражданской войны, унесших миллионы человеческих жизней и сопровождавшихся огромными культурными потерями и разрушениями, обусловлены тем обстоятельством, что миллионы простых людей, ВПЕРВЫЕ в русской истории вышедшие на арену политической деятельности и получившие – тоже впервые – политическую самостоятельность, с энергией веками копившейся ненависти вырезАли и выжигали внутренне чуждый им и ненавистный слой европеизированной, христианизированной (всё же – отчасти) России. Дворянские усадьбы, перлы русской архитектуры жгли, конечно, неграмотные люди, однако, в итоге всегда выясняется неслучайность тех или иных (особенно, повторяющихся) действий: народная стихия отсеивает чуждое и оставляет своё. Надо сказать без опасности преувеличения, что Октябрьская революция закончила изживание Петербургского периода из жизни России. Так, к слову, думал и Томас Манн, считавший Вел. Окт. Соц. Революцию поворотом России Петра Первого от Европы к Азии. В октябре семнадцатого года Россия резко отворачивается от Петербургского – христианизирующего (мало-помалу, явочным, так сказать, порядком) периода и начинает новый Московско-царский период, возрождая и старую допетровскую религию. Новую по названию, но старую по духу, «огромному преобладанию ритуализма» с привычным обожествлением правящего монарха, царя-батюшки - Сталина. То, что в национально русском царстве царь – грузин, не имело значения. Национальность царя вообще не важна, важно, что он царь русский, то есть, царь русской державы. Иная национальность царя не свидетельствует, как утверждают русские националисты, о широте и национальной терпимости русского народа. Для всех монархий во все времена национальность монарха не играла решающей роли. Браки заключались по династическим – политическим, а не этническим соображениям. Интернациональные лозунги, под которыми проводилась национальная по духу революция (по сути, контрреволюция), затуманившие головы значительной части инородцев, не имевших серьёзного, остерегающего от глупостей, образования, были довольно скоро сданы в архив – и Русское Царство Московского образца со Сталиным на престоле, окружённом подручными (при Иване 1У татарами, при Иосифе1 евреями и кавказцами) – зажило традиционным российским образом: самоизоляция, безропотное подчинение власти, единая религия с обязательным соблюдением (за этим – особая слежка) ритуалов, неукоснительное подавление (физическое, чаще истребление) инакомыслия, а по случаю почти полного отсутствия оного, истребление просто «мыслия».

Думается, что материалистический принцип «Бытие (а остряки говорят «битие») определяет сознание» был так безоглядно принят в российскую атмосферу потому, что почти идеально отвечал российскому историческому опыту. Создаётся впечатление, что Россия, русское общество только тогда начинали жить живой, динамичной жизнью, когда её просторы овевал ветер христианской Европы. Закрытие окна, даже малой форточки в Европу сразу же порождало в России эффект самовыростания сторожевых вышек и буйное цветение колючей проволоки, превращавший страну в гигантский концлагерь.