* * *
Мысль изреченная есть лед.
Её теченье застывая,
какою, вспомнить не дает,
была безмолвная, живая,
поскольку речь идет о том,
что противоположно фразе,
и гложет память, как фантом,
как сновиденье в пересказе.
Не так, не то имел в виду:
здесь что-то вскользь, там просто сдуру...
А речь идет уже по льду,
переходя в литературу.
2002
* * *
В общей сложности всё так просто, что судорогой сводит
сумма сказанного с ума.
Извлеченная суть бредит-бродит, места себе не находит
в общей сутолоке письма.
В общем, ложная этимология, посторонние корни,
укрощение диких дробей...
Измельчение материала, чтобы тоньше стал и покорней,
своевольнее и грубей.
Сочетания полунамеков, оговорок, ослышек...
Показания сбивчивы и
приведенью в систему противятся, а неизвестных излишек
аргументы приводит свои.
Мать-и-мачеха элементарная, без дедукции... Чет и нечет...
Жизнь, словами заросшая сплошь...
Преступление-иносказание... Кто ей алиби обеспечит,
если чистое множество — ложь?
2003
* * *
Пускай паук меня поучит
чему-нибудь и как-нибудь,
чтоб в этих зарослях дремучих
среди цитат сухих, трескучих
летучим замыслом блеснуть.
А смыслы чтоб в стеклянной банке
друг друга поедали и
ассоциации свои
тянули к деревянной баньке.
Пускай, в парах парящий, спит
он со своею паучихой,
ее размякшей плотью сыт!
Пусть, осеняя тайный стыд
моих амбиций, тихо-тихо
лавровый веник шелестит!
2004
ПЕРЕХОДЫ И СОЕДИНЕНИЯ
1
Стареет за окном... В конце — одни концепты...
В конце б ты мог сказать, но сказано уже.
Темно и холодно... Твоей невнятной лепты
стёрт и затоптан смысл. Плешиво на душе.
В концепты мокрый снег и западного ветра
однообразный гул переведя, прочти
последний произвол из вскрытого конверта —
в конце б ты мог прочесть, не ты уже почти...
Темно и сказано, как видно, потому что
сосредоточенность парализует ум,
слова связующий бесчувственно и чуждо
шнурками грубыми на ошупь, наобум.
Явь относительна, невнятность прозорлива,
и всё так смешано, что до смерти смешно.
растворена в крови таблетка пазолина,
и сам завещанное исполняешь, но...
2
Чей это стон раздается — не мой ли?
Боли немой пароксизм.
В плечи вгрызается вервие Мойры,
как воплощенный сарказм.
Всё совпадает в словесном помоле.
Соль выпадает в трюизм.
Волга впадает в Каспийское море.
Разум впадает в маразм.
3
Кузьмич со всех сторон и слёзы...
Постыло всё... А не пора ль
На все четыре, в лоно прозы?
Но прорезается февраль,
закладывая рифму-бомбу
на век-другой под честный трон
и тем предвосхищая помпу
косноязычных похорон.
В чернильную макая слякоть
перо, читателя достать
из толчеи, тайком оплакать
и скрыться в толчее, как тать.
2004
СОВРЕМЕННЫЕ ВИРШИ В МАНЕРЕ АНГЕЛУСА СИЛЕЗИУСА
НЕБЕСНЫЙ КОМПЬЮТЕР
Верь: Тот, чья память — бесконечность гигобайт,
Во Царствии Своем на твой заглянет сайт!
О РАЗУМЕ БОЖЕСТВЕННОМ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ
Исчерпан богопознавательный проект:
Премудрость Божья посрамила интеллект.
О САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
Другой почил во мне. Жаль, не успел постичь он,
Что самому себе Господь лишь идентичен.
ГНОСТИЧЕСКОЕ
Кем ангажированы ангелы, не вем.
Всё мироздание — в лесах теософем.
О МОНОПОЛИИ НА ИСТИНУ
Бог истину свою для актуализации
доверил демонам демонополизации.
СТАРАЯ МЕТАФОРА
Мир – книга, что Творец, однажды раскрутив,
в бестселлер превратил, скрывая лейтмотив.
2003-2005
VITA NOVA
1
Требует за всё монет
мировая крыша.
От судеб защиты нет,
как от нувориша.
Угрожая и маня,
эта vita nova
достает уже меня
из угла глухого.
2
Неусыпны стратеги твои,
vita nova, захватчица!
Пребывающий в небытии
спит и в списках не значится.
Динозавром на лаврах, в траве
почивающий без вести
незабвенной являет вдове
воплощение трезвости.
2003, 2005
* * *
Канонизировать Ивана-дурака,
и больше не указ ни Бог, ни бес нам,
и в тридевятом Царствии Небесном
владыкой будет нам своя рука.
Колечко стоит только повернуть ей
на безымянном пальчике своём,
как вспучится Горыныч на распутье -
мы величание и этому споём!
___________________________
А там и Чёрта Лысого с Кощеем
причислим к лику
и всю клику их.
Лиха беда
начальник лих,
но льнут идеи наши к лиходеям.
2005
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
Сомнения волхва
до сих пор не развеяны.
Мысли, слова
хаотично, как звезды, рассеяны –
о том, о сём…
Тщетно мы к Тебе тянемся.
Что Тебе принесём,
с тем и останемся…
Что я Тебе принёс?
Только свой длинный нос!
2005
* * *
Душа моя! Ты вновь с опухшей мордой
встаешь, идешь походкою нетвердой –
и вот приходишь медленно в себя.
Где ты была? Ты здесь уже, восчувствуй!
От немоты очнись тысячеустой,
расказывай, я слушаю тебя.
Закуталась в халат, глядит – не видит,
всему чужая: свет дневной не внидет
в потемки – как толпа, многоочит…
Скажи хоть слово – словно о пощаде
молю – откликнись как-нибудь, исчадье
и счастье!.. но молчит, молчит, молчит…
2005
ФАНТАЗИЯ
Москва в огне. Петрополь под водой.
Карающий во гневе на Россию
легко определяет выбор свой –
какую где использовать стихию.
Рой саламандр над стенами Кремля
взвивается трескучею шутихой.
Русалки извиваются, суля
на дне Невы разливы неги тихой.
Звонят все глуше сорок сороков.
Сигналы SOS доносятся все реже…
Да где же Богородицын Покров,
апостола Петра святые мрежи?
Георгий все никак не поразит
копьем победным огненного змея.
Под гордыми дворцами грунт размыт.
Все гибнет, ничего не разумея…
Там, где голландский люгер затонул,
скользит все тот же утлый челн карела.
На склонах Воробьевых гор – аул.
Затоплен Петербург. Москва сгорела…
Но вечно ищет рогоносец Пьер
в квартире 50 Наполеона.
И вечен конной статуи карьер
в расколотом сознаньи Родиона.
2005
* * *
Украл я право жить у тех
мильонов, что могли бы тоже,
и не бегу простых утех.
Прости мя, Боже!
Я в это дорогое здесь
проник по-воровски украдкой
и в робости подобен весь
той букве краткой,
что в одиночку не звучит,
платочком над собою машет…
Мой крестный опыт нарочит
и даром нажит.
Ничто не чувствуя чужим,
хватал я все подряд. Неужто
татьбой до гроба одержим?
Ничто не чуждо.
Богатым этим языком,
чтоб стать великим и могучим,
я овладел тишком, ползком
и ныне мучим
стыдом без памяти – магнат
из фильма Орсона Уэллса,
забывший, как вдруг стал богат,
когда заелся.
Я на платочке узелок
не завязал – теперь не вспомню,
как я камену уволок
в каменоломню
сознанья темного – и вот
мы промышляем вместе с нею:
цитат кружится хоровод,
и вновь краснею.
Стать притчей на устах у всех
мне так же светит в языке том,
рифмующем с грехом успех,
как стать аскетом.
Лукавлю: буду нем и наг
перед Тобой, и тут-то, Боже,
Ты мягкий подаешь мне знак…
Мороз по коже.
2005
* * *
Небо уходит из-над головы
Всепоглощающее увы
жизнь обесценивает без кавы-
чек предъявляя к оплате
Сбросив заботы побочные с плеч
тянется ввысь неспрямимая речь
обращена в никуда бесконеч-
на полувнятном закате
Что ни захватит сведет к одному
то есть с ума истерзает изму-
чает что суть а окажется му-
тьмою протяжно мычащей
Но и во тьме не смыкает уста
гонит и гонит словесное ста-
до глухома- никогда не уста-
нет ни просвета за чащей
Век промелькнет невидимкою-век-
шей не щадивший фальшивейший век-
сельской дорогой меняющей век-
торными тропами в хвое
Небо затягивает как боло-
то и другое замкнут моноло-
где остановится на полусло-
веретено мировое
2005
ПОСЛЕДНЯЯ БИФУРКАЦИЯ
Холодно. Ход свой замедлило время. Целыми днями ум во тьме ледяной
пребывает.
Дремлется и непонятно: снится ли, мнится ли, будто Земля остывает
в опровержение грозных прогнозов глобального потепления.
Арктика в сговор вступила с Антарктикой. Обществу потребления
с его экспедиционными корпусами, с конкурентной борьбой за приоритет
в командных ставках на полюсах подготовлен адекватный ответ.
Одновременно двинуты силы сверху и снизу. Возмездие ждёт ойкумену.
Наносится первый удар по коммуникациям, водоснабжению, теплообмену.
Канаду уже доконали. Дрожит всемогущий сосед. Аляска зубами лязгает.
Лысеет спина евразавра, а три флотилии айсбергов
подходят к Австралии, Африке, Южной Америке. Огненная Земля
заиндевела. Новую Зеландию заживо метель замела.
Везде у заговорщиц имеются геополитические интересы.
В Японии - эпидемия харакири: заморожены все прогрессы.
Китайский притих муравейник, а наши просторы застелены
духовнейшими простынями без американской зелени.
Для премьер-министра единой Европы в Лихтенштейне буравят вечную
мерзлоту,
чтобы бункер под ней оборудовать. Только чистый разум останется на посту
в новом мире, воистину биполярном и экологически чистом,
где холодный расчёт ледяным подчиняется числам
согласно степановской универсальной концепции,
где во имя высшей идеи культурушка гибнет - процентщица.
Как рубахой смирительно-свадебной, сиянием белых одежд
нивелирован многообразный рельеф. Истории многофазный сюжет
истёрт в проклятых торосах под скрежет любовный,
а её долгожданный конец абсолютой пронизан свободой.
Мировой океан стекленеет. У экватора сходятся обе союзные армии,
сферы влияния делят, как тайная конференция определила заранее.
Рациональному бессознательному в чистые руки передаются бразды
правления. В общем, такая конспирология, что сионские мудрецы
отдыхают в вечных снегах Кордильер, Гималаев и Килиманджаро,
где, упоены освоением terra incognita, как нового жанра,
пингвины с медведями белыми воссоединение празднуют -
и жалко нас всех, отлучённых от этого пира прекрасного:
не про нас сокровенная манна и камень бел,
ибо, кристаллизуясь, мечтания свой обретают предел.
2006
* * *
Благовестие Тертуллиана
утешает: душа человека
по природе и впрямь христианка.
Но первичная эта ячейка
в горнем неводе генисаретском
уловляет в зыбях богоносных
только сны свои, коих посредством
жизнь спешит обустроить спросонок.
Впрок насыщена небом насущным,
не поддастся волнам тем и брызгам.
Дух извне чуть повеет - кощунством
заклеймён будет, бдительно изгнан
рыком общего вещего чрева.
Почва веры тверда, камениста,
потому что душа человека
по природе к тому ж коммунистка.
2006
ЛЮТЕРАНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Здесь, за последней чертою осесть
склепы и камни чужие
блудную душу прельщают, а лесть
дарит порой миражи ей.
Полуразрушены и заросли
чертополохом, бурьяном…
Господи, всем здесь лежащим пошли
мир и покой лютеранам!
Вдруг своё имя, dahin устремлён,
метафизически-скорбен,
вижу среди полустёртых имён;
ниже: geboren… gestorben…
Светлое поле. Неспешной толпой,
как после жатвы селяне,
мысли, вдохнувшие вечный покой,
тянутся к Ясной поляне.
Мальчик наказан и пишет диктант.
В памяти выбиты строки.
Дядька - сапожник, солдат, фабрикант -
учит о худшем пороке.
Неблагодарность… die Un-dank-bar-keit…
В рокоте речитатива
партия Совести - ангельский альт -
трепетна, благочестива.
Светлое поле. Элизий теней.
Вот куда путь пролагала
жизнь моя, смерть неотступно при ней
Здесь не Шеол, а Валгалла.
Так произносится, что, разносясь,
литер готических стая
сеет свою полувнятную вязь,
в новый контекст прорастая.
Так, сокровенные струны задев,
странная музыка эта -
страшная песня воинственных дев -
зовом звучит с того света.
2006
НОСТАЛЬГИЧЕСКОЕ
Тот литературный мир
был без направлений, но
был некий ориентир,
мерцавший, когда темно.
А школа была, была! -
хоть вряд ли судить о ней
возможно, минувших дней
оценивая дела.
Науке тайной сродни
труды были те и дни.
Нет прока от прочих школ
тому, кто эту прошёл.
Сплетались в один клубок
и дружба в ней, и вражда.
Но след её в нас глубок.
Театру была чужда.
На орден иль монастырь
похожа была скорей.
Нос высунешь из дверей -
пустошный кругом пустырь.
А там - только хлам да глум.
В ушах - только бам да бум…
Но было открыто нам,
что вечность цветёт не там,
где вечны лишь прыть да сныть,-
и благодаришь фартком
за то, что выпало слыть
последним учеником.
Акустику вспомнишь ту
и как чуть-чуть голова
кружилась, когда слова
не падали в пустоту;
окликнешь мысленно всех,
чьи боль, сумасбродство, смех
в душе откликались вмиг,
как правда запретных книг,-
и чувствуешь до сих пор,
какая же благодать
была в тот нестройный хор
свой слабый голос вплетать!
2006
ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА
Н. И. Николаеву
То Вена правила бал,
то прусский сапог топтал,
а тут и наши походы:
примите дары свободы!
Под небом Балкан, Карпат
родные корни скрипят,
в долинах Дуная, Вислы
другие давая смыслы.
Наречья местные Рим
письмом укротил своим.
Лишь кое-где уцелели
кириллицы цитадели.
Наш Запад здесь буйно цвёл.
Посажен за частокол,
он, словно сад прикровенный,
манил большой переменой.
Проходили по длинным дорогам, по книгам - одни названия
в голове застряли: Волынь, Галиция, Богемия, Трансильвания.
На задворках хасиды раскидывали цыганский табор.
В темноте кинозалов нас окликали Збигнев, Марика, Хана, Габор.
Вот опять простились… Надолго ли?.. Скрипка заплакала.
С пеплом смешана эта земля. По ней бродят Голем и Дракула.
Снова в плоть облачить сулит поминальная месса
кости древле полегших под сосновой горой у зелёного леса.
Здесь частенько в кастрюле истории кровавая свадьба готовится.
Растеклась, должно быть, по жилам строптивых дзядов сливовица.
Что ещё вспоминается? "Шипка" в кармане; гуситов крикливая стая
предстоящую жизнь оглашает, в школьном окне пролетая.
Восприимчива ты, как женщина, и слаба: то затуркана турками,
то лощёный фриц тебя соблазняет шнапсом да гурками.
Вот и мы… да что уж там… Глаз не отвесть от витражного калейдоскопа
твоих вер и поверий, о Восточная - своя и чужая - Европа!
Так и моя душа устоять
перед влияньем серьёзных дядь
не в состояньи: слишком податлива,
но до абсурда бравосолдатлива;
так же страстями разделена:
где иммортели, где белена -
части её друг другу несноснее
всех составляющих бедной Боснии;
так же дрожащая на ветрах,
укоренясь в родословный прах,
тянется за межевую линию,
как молдаване наши - в Румынию;
так же свой очередной распад
пережила и склонилась над
контурной картой новой реальности
с чувством блаженной провинциальности.
2006
ПРОЩАНИЕ С КНИГОЙ
О.С.
Выпадала - как дар, как манна.
Запечатывала уста.
Сокровенна была, туманна.
Оросила всех - и пуста.
Буквы кров покинули роем
и беззвучно снуют над ним.
Ничего не прочесть. Закроем.
Справим тризну и упраздним.
Знала всё. Оттого и места
на пиру невежд лишена.
Вот лежит на столе невеста.
Белым саваном - тишина.
Дорогие слова созвать бы,
чтоб явились во всей тщете.
Но к застолью унылой свадьбы,
страшно, если придут не те.
Уж как мы тебя читали-почитали!
Причитать пришло время, что ли?
Уберечь не смогли от смертельного жала -
слишком рано ты крылья сложила.
Уносила нас, бывало, далеко ты
от мирской суеты, от душевной смуты.
Мы за это с радостью мытарю-офене
отдавали последнее, что было в кармане.
Собирая с нас, людей твоих, подать
на приданое себе, собиралась ужли
с высоты полёта мысленного падать?
Пусть огонь спалит бумажные башли,
а тебя, нетленную, да не тронет,
жертву плоти древесной твоей да отринет!
Что молчишь? Не посмеиваешься ли втайне
над отчаянием нашим? Не скорбим ли втуне?
Не жестоко ли такими шутками верность
своего верноподданного пытать народа?
Ах, уж эта юродская твоя неотмирность,
наша дурочка мудрая, наша отрада!
Пусть и наш тогда извергнется смех утробный
над тобой разразится, над непотребной,
над затёртой свальною вселенской давкой,
как мозги, запудренной, продажной девкой!
Нет, уж лучше слезами омоем, да взвоем воплем.
Не серчай на нас, безутешных! Свечу затеплим.
И пусть с вечным Словом совершит венчанье
в обступающем мороке её свеченье!
И пусть дерево к дереву, прах к праху -
и под кипарисом вечнозелёным
залатаем на жизни смертную прореху
неумолчной музыкой, хором козлиным.
Править этим миром, как Римом Цезарь,
вновь явись, воскресни, как четверодневный Лазарь!
Станут буквы звёздами, просветúтся темень,
разрешит все печати Латырь бел камень.
Покидала - на произвол
новых благ и грядущих зол
оставляла свой белый терем.
Уж прости, коль уроним в грязь,
предадим тебя, сговорясь
втихаря с мутноглазым зверем.
Он-то начал ещё с тех пор,
как на миг заглянул во двор,
на престол твой высокий целить.
Что ж, теперь его торжество.
Это мы впустили его.
Были свитой, а ныне - челядь.
И в чаду бессловесных мук
вдруг услышим вкрадчивый стук.
Кто там? Кто нас пришёл утешить?
"Ваша мать пришла, вашу мать
не признали?" Тут шасть и хвать! -
ум за разум и в душу - нежить.
Увядает плакун-трава,
и плетутся вяло слова
по кладбищенской вязкой глине.
Тянет жизнь из нас кровосос.
Слепнут наши глаза от слёз.
Меркнет свет без тебя, книгиня!
2006
* * *
В противовес в унисон в резонанс
в сторону в тартарары
на спиритический киносеанс
одновременной игры
с периферии сознания на
чистую гладь простыни
с лентопротяжного веретена
клетками - ночи и дни
слиться в одну черно-белую рать
сходятся с разных сторон
спектра судьбы… Начинай же играть,
старый тапёр-граммофон, -
так, чтобы оторопь с первых же нот
сиюминутных сюит,
чтобы попасть не впросак, не в цейтнот -
в музыконосный Аид,
где ускользающую красоту
ловят не чувством, а так -
голым чутьём, и уже на свету -
веером шквальных атак.
Что итальянский кондитер из грёз
ни сфабрикует - съедят.
В каждом касании - робкий вопрос:
медленно действует яд.
Мечущий меченых карт алфавит
музыко-языковед
знает уже или делает вид,
что уже знает ответ.
Здесь каждый ход - только реплика на.
Мастер печёт и печёт,
падает зреющей встрече цена.
Только на то и расчёт -
мимо найти и постигнуть врасплох.
Очень сомнителен шанс,
что однозначный прорвётся сполох
в сомнамбулический транс,
что повелительный голос из мглы
скажет: иди поперёк!
Лишь подсознания помнят углы,
кто чем когда пренебрёг.
Всё так и вертится, как в интерьер
вписано, как завелось.
Всё-таки верится в музыку сфер.
Глюком смещается ось,
изображение переводя
на стену и за окно,
в свежесть июльского после дождя,
где растворится оно
в чаяньях сладких как смутный объект.
Вспомнить бы, чем завлекал
тот, рядом с блюдцем дешёвых конфект,
пустопорожний бокал.
Настежь, на счастье распахнуто, на
веру всеобщей души…
Всё-таки вера была холодна:
счастье ушло за гроши.
Стелется над неподвижным столом
дым от того что невмочь
наперекор на разрыв напролом
навзничь в квадратную ночь
2006
АРХИТЕКТУРНЫЕ МЕЧТАНИЯ
Сергею Стратановскому
Разместить Министерство Культуры в культурной столице.
Возвести небоскрёб в виде монументальной фигуры столицей:
бакенбарды кудрявые Пушкина, длиннобородый Толстой,
омский каторжник, мир обещавший спасти красотой,
Мефистофель-Шаляпин и добрый хозяин Пенатов,
Фальконе и Кшесинская, бюсты царей-меценатов
и так далее… Где? Разумеется, в Летнем саду.
А возропщут деревья и статуи - выселить их по суду!
Лебединое озеро на бельведере музейном
для гостей именитых послужит открытым бассейном.
Запорожцы, как сивые голуби, будут над ним нависать
и послания вилами в фонды ЮНЕСКО писать.
Посадить Баснописца, привыкшего нянчить детей беззаботных,
охранять и кормить заточённых в подвальных вольерах животных.
Углубить и расширить Лебяжью канавку: в неё крейсера
заходить будут на торжества юбилейные et cetera.
В многоярусном апофеозе девятого вала нахлынут
все деяния нашего Духа и музыкой вечной застынут.
Станиславский все нити бессмертной системы смотает в клубок -
и над всеми культурами с крыши сиять будет наш Колобок.
2006
* * *
Всё написанное будто на что-то похоже,
иногда - чуть-чуть, а иногда - точь-в-точь.
до того, что подумаешь даже: одно и то же,-
но потом присмотревшись: да нет - день и ночь.
Что-то уши подслушали, да не то уловили.
Из подобных разночтений и соткана
вся словесность: старушонок лущить чем попало или
их считать, вываливающихся из окна.
Несусветное что-то загнул или просто выгнул
странным образом шеи любопытных слов,
а потом и вовсе из гнёзд их взашеи выгнал -
и нежданный осмысливаешь улов.
На восток и запад расколот мозг. Сплеча лишь
разрубается узел антиномии сей.
По дороге в Индию к Америке вдруг причалишь -
ты свободен, о диссидент Одиссей!
Параллелей пленник, от встречного ветра и штиля
издевательств немало ты претерпел.
Что твой опыт? Мираж в бесконечных поисках стиля.
Не рвануть из моря возможностей за предел…
Ах, великая наша! Обманут её любовью
к человеку маленькому, лишнему и вообще
ко всему под ярмом и плетью страждущему поголовью,
сам хорош персонаж: борода в борще!
А она, свои средства сулившая на дорогу,
днесь наложницей на ложе лжи возлежит.
Ты блуждания эти сам предпочёл острогу,
хитроумный грек, то бишь вечный жид.
Но с другой стороны, что всему и всегда чужая,
воздух-синтаксис легко принимает в себя
словопад щебечущий - и душа дрожит, подражая,
вторя всякому веянью и любя.
2006
