«Только те народы имеют будущность,
только те народы можно назвать историческими,
которые имеют чутьё к тому, что важно
и значительно в их учреждениях и дорожат ими»
       Л.Н.Толстой «Анна Каренина»

«Два достоянья дала мне судьба:
Жажду свободы и долю раба»
       С.Фруг

В одной из глубочайших своих книг «Смысл истории», показавшей его громадную историческую чуткость, Бердяев писал, что историческое христианство можно считать неудавшимся, ибо в определённом смысле – в смысле построения совершенного царства на земле – оно не удалось и не могло удаться. Эти, не очень верно рисующие цели христианства, слова мне хочется отнести к другому феномену – к демократии. К феномену, требующему столь же серьёзного религиозного осмысления. Чтобы не увязнуть в доказательствах, которые в спорах такого рода являются доказательствами только для выдвигающей их стороны, я сразу перейду к выводам. Итак, по моему глубокому убеждению, демократия является как бы проекцией христианского мировоззрения на социум, и на сегодня есть образ правления наиболее адекватный религиозному христианскому сознанию. Некогда мне случилось прочесть в «Новом русском слове» статью С.Рафальского, в которой автор, полемизируя со сторонниками «иерусалимского» происхождения демократии, выводит последнюю из Афин, то есть, демократии античной. Вот, по-моему, типичная ситуация, когда слова заслоняют суть дела. Политический строй Афин действительно назывался демократией, и слово было взято оттуда. Но то же ли значение вкладываем мы сегодня в это слово «демократия» и подобный же ли строй называем сегодня демократическим? При некоторой формальной похожести афинской демократии и демократии западной, есть огромное внутреннее несходство. Демократия при наличии рабства? Даже Н.Я Данилевский, который часто выглядит карикатурным пособием для изучения националистически-русской, славянофильской мысли, сумел понять, что «в этом же религиозном учении (христианстве) скрывалось, как в зерне, необходимость уничтожения рабства» (22) Христианство, принципиально свободно принимаемая религия дало человеку внутреннюю, единственно настоящую, личную свободу. Христианство не освободило человека от социального, не поставило его вне социума, но, прямо связав земную жизнь человека с вечной (с прямой зависимостью второй от первой) – перевело тем самым чисто социальный пласт его жизни в область внутреннего религиозного осознания, что, если так можно выразиться, автоматически утвердило его равенство со всеми людьми перед лицом Бога. И вот в этом равенстве перед Богом «как в зерне» потенциально содержалось социальное равноправие. Этим я хочу подчеркнуть как бы запрограммированность демократии для христианского социума. Социум имеет свои законы преломления религиозного. Необходимо понять, что процессы, происходящие в христианском мире: и всё увеличивающаяся секуляризация сознания, и определённый упадок христианского брака (вспомним сексуальную революцию) и т. п. – являются следствием развития каких-то сторон христианства. Иногда, в каких-то вопросах, это может быть недостаточной разработанностью (или недостаточной прояснённостью) каких-то сторон христианского догмата.

Трудности, переживаемые сегодня демократией, не являются, по моему глубокому убеждению, свидетельством неистинности её или, тем более, её антирелигиозности (23) Демократия справится с ними и выйдет ещё более окрепшей… но если миру суждены другие времена, то эти времена будут всё же постдемократическими, то есть, они наступят только тогда, когда демократия исчерпает свой путь, свои возможности. Но этот путь, этот отрезок времени был естественным и необходимым, иначе говоря, историческое христианство не могло миновать этого пути. Я далёк от мысли считать демократию конечным этапом человеческого развития – человечество не стоит на месте – просто, говоря словами Т.Манна, демократия кажется мне той «духовной и политической позицией», которая более всего соответствует христианской идее. С большим удовольствием привожу мудрые и даже какие-то нежные слова Г.К.Честертона: «Если демократия разочаровала вас, пусть она запомнится вам не как лопнувший мыльный пузырь, а как разбитое сердце, как старая любовь» («Чарльз Диккенс»)

Сегодня, когда на карте мира не осталось белых пятен, стало совершенно очевидным, что демократический образ правления органически (подчеркнём это слово) свойствен только странам христианской цивилизации, иначе говоря, демократия есть древо, растущее только на христианской почве и только из христианского зерна. То наступление на демократию, которое успешно проходит в Юго-Восточной Азии, объясняется, на мой взгляд, именно несвойственностью демократии религиозному сознанию аборигенов. Убедительная победа недемократического Севера над демократическим Югом Вьетнама, победа тоталитаризма в Кампучии и Лаосе являются, на мой взгляд, реакцией националистического – недемократического – сознания местных наций на демократию, рассматриваемую, к тому же, как наследие западного колониализма. Поражение демократии в этих странах является, таким образом, победой национального сознания, не имеющего ничего общего с декларируемым социализмом. Похоже, что самой близкой к модели русского социализма, также национально русской (24), немарксистской модели, является модель чёрного социализма Анголы, Мозамбика и т. п. – с тем же отсутствием глубокой национальной культуры, идеологической инфантильностью и духовным хаосом, чем и объясняется их взаимное тяготение. Социализм или то, что называется в СССР этим словом, не случайно, мне думается, победил именно в России. Это и могло произойти только в стране, формально принадлежащей к христианскому миру, но обладающей неукоренённым, поверхностным, чисто внешним христианством. Простые русские люди – те, что обычно называются народом, по причинам, о которых мы скажем ниже, никогда не были осознающей себя политической и общественной силой. Русский человек пассивно (не путать со словом «смиренно») подчинялся любой власти, причём, постоянно отдавая предпочтение не просто повиновению, но, по словам Герцена, повиновению беспрекословному, предпочтение, которое Герцен считал русской национальной чертой. Стихийные народные взрывы во времена, когда угнетение становилось невыносимым, ничего не меняли в государственном строе страны, так как не имели серьёзной позитивной (не считать же таковой надежду на «доброго царя») программы. Русская интеллигенция, будучи носительницей общественных идеалов, инстинктов и верований русского народа, смогла сформировать мировоззрение, соответствующее этому багажу. Специфика религиозности русского народа отразилась на формировании русского интеллигентского идеализма. Сама интеллигенция, тем более, самая образованная её часть, не принимала широкого участия в революциях, но необходимо понять и помнить, что ей принадлежала огромная заслуга в их подготовке. Смысл происходящих событий – повторяю и подчёркиваю – был обусловлен характером русских интеллигентских и народных идеалов, русским пониманием справедливости и правды. «Человечество – без Бога, человечество – против Бога, человечество – Бог, человек – Бог, я – Бог, - вот ряд посылок и выводов, ряд ступеней, образующих пока ещё тёмную для сознания русской интеллигенции, метафизическую лестницу, которая ведёт неминуемо от религии человечества к религии человекобожества. Внизу этой лестницы – чеховский интеллигент, вверху – горьковский босяк. Между ними ряд ступеней, которых ещё не видит, но по которым уже идёт русская интеллигенция», - писал в 1906 году Дмитрий Мережковский («Чехов и Горький») Вот та лестница, тот путь, который теперь уже прошла, проторила для народа русская интеллигенция (25) Сегодняшняя русская общественная мысль, похоже, забыла всю критическую часть наследия русской философии и с удовольствием смакует часть национально-апологетическую. Находясь в детском, судя по всему, возрасте, она никак не дозреет до взрослого анализа отечественной жизни. Наиболее громкая часть русской интеллигенции с ожесточением, приближающемся к истерике, ищет виноватых вовне, где угодно, но только не в самих себе. Народившаяся, наконец-то, на смену старой, сегодняшняя русская интеллигенция в невыразимых муках родила собственную, как ей, должно быть, кажется, мысль: во всех бедах последних семидесяти лет (Советская власть) виноваты евреи, эту власть установившие. Эти мудрецы знают, что первым председателем ВЦИКа был еврей Свердлов, а ПетроЧК – еврей Урицкий. Некоторые титаны, вроде Виктора Астафьева, знают даже, что приказ о расстреле обожаемого ими (с каких пор?) монарха отдал еврей Юровский, но плохо знают свою историю и совершенно в ней не ориентируются. Если бы они меньше возбуждались на уровне кулака и больше на уровне голову, они бы увидели совершенно очевидную похожесть «установленного евреями режима Советской власти» на традиционную русскую монархию. Они бы увидели огромную схожесть России Советской с Россией Московской, но и Россия послепетровская представлена в сегодняшней жизни достаточно заметно. Начало царствования Петра Первого и 17-ый год имеют сходные черты. Сегодняшнее предреформенное время похоже на времена царя Алексея Михайловича в Руси Московской и царя Александра Второго в России Петербургской. Верхи (именно верхи, а не низы) ощущают необходимость реформ и невозможность жить по старому. Причём, как всегда, причины этой невозможности вовне, а не внутри России: при соприкосновении с Западной Европой (а этого – увы! – не избежать) отсталость России становится очевидной и угрожает её существованию как государства. Очевидной, опять-таки для верхов, которые – единственные – имеют доступ к более или менее объективной информации. Но это ощущение есть ощущение единственно отчётливое. Кроме того, что всё нужно менять, никто не знает, как и каким образом. Чёткое, практическое законодательство отсутствует, будучи вообще придумано не для внутреннего пользования, а потому что во всех государствах так заведено. Всё булькает и пузырится в привычном русле рутины, демагогии, всеобщей продажности, безответственности и полного, опять-таки всеобщего, равнодушия. Для делания реформ недостаёт, как и всегда, дельных, умных, понимающих, компетентных людей. Недостаёт людей образованных, понимающих современные российские условия, а также причины, корни и обстоятельства складывания этих условий. Недостаёт людей, понимающих идеи демократии, идеи личной свободы и нравственности и умеющих согласовывать эти идеи между собой. Следует заметить, что появления таких людей в серьёзных, потребных количествах трудно ожидать в условиях, когда русская общественная мысль не может подняться выше слезливых рассуждений о том, что все обижают маленькую забитую Россию. Если почитать, что писали о дореволюционной России иностранные наблюдатели и русские историки, интересно видеть, как мало изменялась русская жизнь на протяжении столетий. Полная и всеобщая засекреченность, царящая в России рабоче-крестьянской, окружённой со всех сторон врагами, была не меньшей в России Грозного и Шуйского, Николая Первого и Александра Второго. Для отмены крепостного права правительство навязывало дворянским делегациям «почин», с которым они должны были выступить – кому сегодня незнакома эта система? Министры, назначаемые государем (правителем) и ответственные только перед ним – положение, сохранявшееся на всём протяжении русской истории. И подобным «традициям» несть числа. Редкая, следует признать, мысль имеет столько приверженцев, сколько та, что Советскую власть насадили на Руси инородцы, главным образом, евреи. Очень верная мысль Р.Музиля: «Более глубокая, чем повод, причина всех великих революций состоит не в накоплении неблагоприятных условий, а в износе солидарности, которая подпирала искусственное довольство душ» («Человек без свойств», том 1,с.594), как-то не доходит до современных русских голов (26) Загипнотизированные именами Троцкого, Свердлова, Урицкого, Володарского и т.д., они не желают видеть, что под интернациональными, глубоко ей внутренне чуждыми, лозунгами проводилась национальная по духу революция. Это подтверждается, в частности, полным от них отказом на деле (а часто и на словах) Слова «Родина», «патриотизм», бывшие политически неблагонадёжными, даже одиозными ещё в начале тридцатых годов, сегодня плотно забивают уши и сердца советского человека. Участие – и солидное – инородцев в революции имело место как по общим для всех низших классов, так и по своим - национальное угнетиние – причинам. Еврейская интеллигенция, бывшая в культурном смысле русской, в основном отошла от большевизма ещё до его победы. В революции принимали участие и делали её социальные низы, помогавшие со всей страстью уничтожать старый, несправедливый к ним строй. Свердловы и якиры не были еврейскими националистами. Они дрались за своё национальное и социальное освобождение так же, как русский крестьянин за землю. Из трёх основных наций Закавказья армяне до революции были самыми бесправными. Те, кто знает историю революции и гражданской войны в Закавказье, знают, что она делалась в основном армянами. Но у кавказских народов, кажется, хватает ума не валить на армян свои собственные вины и беды. Я полностью согласен со словами Г.Померанца: «Идея, что этот поворот (от Святой Руси к Руси безбожной) совершила кучка иноодцев, завладевших огромной страной, - одна из самых жалких теорий, созданных человеческим умом» - не согласен только с последним словом.

В споре между католицизмом и протестантизмом с одной стороны и православием с другой, становясь, естественно, на сторону последнего, русские мыслители предпринимают, как правило, некую уловку: если православие всегда рассматривается ими со стороны догматики, со стороны духовной, то западные конфессии рассматриваются со стороны эмпирики, в их исторической действительности (27), то есть, ставятся в неравные условия. А если вспомнить точно такой же подход ко всем сферам жизни Запада и Востока у сегодняшних русских интеллигентов, ухитряющихся отыскивать по дюжине знамений на русском небе, а на Западе видящих только пустоту, то понимаешь, что сталкиваешься всё с той же спецификой национального мышления. (См., например, «Часы» № 59, Е.Пазухин: «Эмблемы типа «Россия солнце, Запад «Чёрная дыра», «Погрязший в грехе Запад» и т. п.)

Неорганичность развития того или иного процесса, в данном случае, развития сознания, означает смещение каких-то плоскостей бытия, должных соответствовать друг другу, но не соответствующих. Русский религиозный философ в силу отпущенного ему дара отчётливо видит сферу метафизического, но по причине неорганичности своего сознания (европейская образованность на почти полном отсутствии прочного традиционного культурного фундамента, на месте которого почти всегда зияет провал) с какой-то роковой закономерностью делает страннейшие выводы. Русский философ, наблюдающий сферу метафизического, всегда приходит к фактическому отрицанию физического. Это по-человечески понятно. Сегодняшний верующий интеллигент (как правило, неофит) оказывается перед той же, так сказать, дверью. Нужна хорошо осмысленная религиозная дисциплина, чтобы что-то делать, не убоясь, но сообразуясь с новым – религиозным – знанием. То, что уже органично вызрело, что уже генетически заложено в европейце, - настолько прочно, бессознательно им усвоено, что не мешает действию (28) Крайности русского сознания: пресловутая широта души, вычисленный по бедности, не имеющий ничего общего с действительностью, эсхатологизм, тоталитарность, - в определённом смысле детскость мышления – всегда были и ещё долго останутся сильнейшим препятствием христианизации русской жизни. Ставя вопрос «всё или ничего» (братство во Христе или товарищество в антихристе), русский человек с неизбежностью приходит и не может не прийти к практическому «ничего». И так будет до тех пор, пока не будет преодолен глубоко невежественный дух максимализма и духовной лени. «Не будем притязать на чисто духовную жизнь, научимся жить разумно в эмпирической действительности», - глас вопиющего в «Культурной пустыне» (С.Булгаков) Чаадаева, который так естественно для России был объявлен (!) сумасшедшим.