«Давно пора, ебёна мать, Умом Россию понимать!»
       Юз. Алешковский

«Страшно свободен духом русский человек»
       Достоевский

«Наша матушка Россия Всему свету голова»
       Русская песня

С первого взгляда кажется парадоксальной та неистребимая настойчивость, с которой проповедывалась – с полной, очевидно, верой – русскими мыслителями идея мессианства русского народа – идея, не имевшая, казалось бы, серьёзных, а сказать точнее, вообще никаких оснований в реальной русской истории и никогда, в каждый момент настоящего, не имевшая никаких подтверждений в русской действительности. На самом же деле парадокс легко объясним психологически, а о более серьёзных – религиозных – основаниях русских мессианских притязаниях будет сказано ниже. В действительности только полное национальное отчаяние способно было породить подобную претензию, здесь на самом деле больше эмоции, чем разума, более суеверия, чем веры. Будучи в достаточной степени рациональными людьми, русские мыслители становились, как мне думается, в тупик перед русской действительностью, перед её, как им казалось, рациональной непознаваемостью. Отсюда такие перлы, как тютчевское «Умом Россию не понять». Но непознаваема она лишь для нефундаментального, неиерархического, некультурного мышления. В такой ситуации взгляд и мысль философа естественным образом обращается к мистике, с её несомненными высотами, но и с неисчерпаемыми возможностями для домыслов и спекуляций. «Нужно расколдовать Россию» (Бердяев. «Новое средневековье») – очень естественное в подобном контексте заключение. И это ли не крик души – не философа, но человека! Этим отсутствием фундаментальной рациональной ориентации в русской истории объясняю я и следующие – трагически красивые, но не имеющие ничего общего с истиной – слова: «Русский народ, согласно особенностям своего духа отдал себя в жертву для небывалого исторического эксперимента», - Бердяев, там же. В жертву – кому? В жертву – за что? На эти вопросы Бердяев ответа не даёт. При чтении русской философии нельзя не обратить внимания на её повышенную какую-то нефилософскую эмоциональность, которую так хочется – в отличие от более спокойной по тону западной философии – назвать человечностью. Мне думается, что нас, при почти поголовном неумении культурно мыслить, умиляет что-то сходное нашему сознанию. Но при этом – слишком много непоследовательности, нелогичности в рациональном, слишком много подмен, простительных беллетристу, но не философу. Просто ужасает иногда та лёгкость, с которой философ разрешает себе вольности в кровно – до боли – интересующих его вопросах. Ещё раз Бердяев: «Русский народ, как народ апокалиптический, не может осуществлять срединного гуманистического царства (очевидно, как и народ банту – В.Х.), он может осуществлять или братство во Христе или товарищество в антихристе. Если нет братства во Христе, то пусть будет товарищество в антихристе. Эту дилемму с необычайной остротой поставил русский народ перед всем миром (11)» Да простят мне поклонники Бердяева, которого я искренне уважаю и люблю, я этой дилеммы в том её виде, как она здесь сформулирована, не вижу – я вижу здесь в лучшем случае путаницу, а в худшем недобросовестность (предполагаю первое) Речь в цитате идёт об осуществлении одного или другого варианта. Что же означают слова «…если нет (курсив мой – В.Х.) братства во Христе»? То есть, его не предложил кто-то в готовом виде? А бывает ли оно такое? Слова Бердяева означают не более и не менее того, что русский народ осуществляет товарищество в антихристе, что он, стало быть, выбрал именно этот вариант. Философ не институтка и не имеет права закрывать глаза на выводы, вытекающие из его же положений.

Читатель вправе упрекнуть меня в том, что, говоря о русской литературе и русской философии, я сконцентрировал почти весь свой критический пыл на двух представителях той и другой – на Достоевском и Бердяеве. Дело в том, что, на мой взгляд, оба этих мыслителя являются типичными – и вместе с тем ярчайшими - выразителями русского национального сознания и, кроме того, более других близки сегодняшнему читателю своей эмоциональной идеологичностью. И более других воспринимаются безоглядно оппозиционным к официальной идеологии русским читателем.

Об особенности русского мышления писал ещё Чаадаев: «Нам недостаёт известной уверенности, логики…» «Наши лучшие умы страдают чем-то большим, чем простая неосновательность» Иначе и грубо говоря – отсутствием культуры мышления, но не той культуры мышления, которую можно в себе воспитать, а той, что воспитывается веками. Русское мышление не культурно, не иерархично. «Всё или ничего», столь свойственное русскому сознанию – есть проявление не нравственного или религиозного максимализма или апокалиптичности, но проявление культурного, в широком смысле духовного невежества. Иерархическое сознание есть культурное сознание. Культура и есть в глубоком смысле иерархия. То, что русским философам представлялось апокалиптическим сознанием, на самом деле является некультурностью, попросту детскостью сознания (дай всё – сейчас!). Детство, молодость, а не эсхатологизм. Отставание, а не забегание, не устремлённость вперёд.

Молодость русского народа (который, очевидно, появился после чехов, немцев, французов, испанцев, скандинавов и других), о котором в прошлом веке говорили с оптимизмом, а в нынешнем с пафосом и комсомольским задором – сегодня, после почти тысячи лет христианства, следует, я думаю, обозначить другим словом : нецивилизованность. (Если это не о себе, тогда говорится: дикость) Иначе говоря, то состояние, в котором все народы проявляли ту же, так любезную русскому сердцу «широту» души, хорошо знакомые проявления которой – скорее показатель отсутствия культуры, чем её глубины. «Золотой век» русской литературы, ставший возможным только после её знакомства с Западом, да ещё какого знакомства - до почти полного забвения родного языка! – не сделали русскую литературу великой на все времена, но показали огромную потенцию народа (Кто только из учеников позже Запад не обругал!) Я предвижу чувства, которые вызову у подавляющего большинства русских читателей, но считаю своим долгом и правом называть вещи своими именами. Молодость русского мышления характеризуется сегодня, как я уже говорил, некультурностью при постоянном выпячивании национального. Специфика этого мышления позволила Б.И.Иванову метко назвать его «травмообразным» (см. «Часы» № 10, 1978) Вышеперечисленные особенности дают, как мне кажется, право сделать вывод об отсутствии у русского национального сознания многовекового христианского воспитания. Следует, очевидно, говорить о - как минимум – неукоренённости христианства в сознании народа. И вот теперь мы подошли к главному.

Степень культуры (в самом широком смысле, включая сюда и политическую культуру) того или другого христианского – или считающего себя таковым – народа зависит, по моему глубокому убеждению, от того, насколько христианизирована его жизнь (12) И здесь мы обязаны повернуться к христианскому опыту, то есть, к Европе.

Перед тем, как перейти к очень важному для моей статьи вопросу, я должен сделать оговорку: всё, написанное ниже о католицизме не является его апологией – католицизм интересует меня не столько сам по себе, сколько отношение к нему со стороны Русского Православия. Возможен, видимо, вопрос: а нужно ли вообще православному русскому человеку знание о католицизме? Думаю, что это необходимо. Россия с принятием христианства раз и навсегда вошла в семью христианских народов, в семью, в которой почти вся культура является плодом работы католицизма и сыновнего по отношению к нему протестантизма. Мы сейчас не будем говорить, куда ведёт или может привести христианская цивилизация, нам должно быть достаточно того факта, что Россия стоит именно на этом пути, хорош он или плох, именно по этому пути идёт и на этом пути серьёзно отстаёт. Отношение России к выпестованной католицизмом христианской цивилизации – есть отношение ученика к учителю (нравится это или нет), ученика, имеющего прекрасную возможность брать от учителя его опыт и не повторять его ошибки (13)

Всё плохое, что можно было сказать о «католической бляди», давно уже сказано русским православием. Всё хорошее, что можно было сказать о русском православии, сказано им же (но и не только: русский интеллигент – атеист тоже похвалит православие и поругает католицизм, понимая религиозные различия на своём, следует сказать – правильном, уровне, как различия национальные) Попробуем разобраться объективно.

Легко указывать на грехи и ошибки католицизма. Инквизиция, с которой обычно начинают критику – самый ударный из римских грехов – была не так однозначна, как это представляется современному взгляду, ибо в значительной мере отвечала средневековому европейскому сознанию. Инквизиция предстаёт ужасной в глазах вчерашнего и сегодняшнего русского человека как раз потому, что он смотрел на это глазами жителя Европы, откуда и была получена информация. Жителя Московского царства, о инквизиции в котором писал Владимир Соловьёв, такие ужасы и цифры смутить бы не смогли. Русскому человеку должно быть ясно: то, что есть современный Запад – с его демократией(14), культурой и наукой, со всем тем «миром идей, которые мы даже представить себе не можем» (Чаадаев) – есть дело и заслуга католицизма.

Толки о том, что люди Запада изверились, раздаются по обе стороны русской границы. Однако, вот что писали Гонкуры: «Люди, полагающие, что в наше время католическая религия исчерпала себя, не знают, как мощны корни, пущенные ею в глубины народной души» («Жермини Ласерте») – так сказать, голос с Запада. А вот из России – Чаадаев: «Европа всё ещё тождественна с христианством, что бы она ни делала и что бы ни говорила» и «…на западе всё создано христианством» То есть католичеством, добавлю я. Прошлый век – возразят мне. Но если мы поверим Г.П.Федотову и своему здравому смыслу, что «в десятилетие и даже в столетие не выращивается национальный разум», то, очевидно, за век он и не исчезает. А вот свидетельства более позднего времени: «В настоящее время нередко забывают, что западноевропейская культура имеет религиозные корни, по крайней мере, наполовину построена на религиозном фундаменте, заложенном средневековьем и реформацией», «…нельзя отрицать, что реформация вызвала огромный религиозный подъём во всём западном мире, не исключая и той его части, которая осталась верна католицизму, но тоже была принуждена обновиться для борьбы с врагами», «нельзя считать западноевропейскую цивилизацию безрелигиозной в её исторической основе, хотя она, действительно, и становится таковой в сознании последних поколений» «В этом отборе (15), который произвела сама интеллигенция, в сущности, даже не повинна западная цивилизация в её органическом целом. Поэтому в борьбе за русскую культуру надо бороться, между прочим, даже и за более углублённое, исторически сознательное западничество» - писал русский философ священник С. Булгаков («Вехи») И именно об этом углублённом, исторически сознательном западничестве писал позже Федотов: «Значит, разум тоже будет импортироваться… но другого пути нет»

Как внимательна Россия к Западным грехам! Западные церкви с джазом и баром, куда ходят всё-таки не только ради этого (а кто не видел в России церквей, куда приходят похулиганить?), действительно, не вызывают симпатий. Да, сама она, эта цивилизация, не так прекрасна, как казалась первое время из России – и об этом, начиная с Герцена, кто только не говорил (16) Если сказать, что среди русских интеллигентов ругать Запад стало хорошим тоном, то надо бы добавить, что уже лет двести (17) Да, разумеется, там есть свои недостатки – и серьёзные, но тоталитарное сознание не понимает естественности этого, и, кроме того, уже делом вкуса является предпочитать плюсы социальной несвободы издержкам социальной свободы. Нельзя не заметить удивительную непохожесть западноевропейцев и американцев на советского человека. Сегодняшняя западная цивилизация и западный человек сформированы историческим христианством – Церковью, в широком и конкретном смысле слова. Западный человек может не веровать, но его сознание является сознанием, так сказать, генетического христианина. Как повсюду в мире, на Западе существует и всё усиливается преступность. Но там обязательно существует водораздел между честным и нечестным человеком, между законопослушным человеком и преступником. Посмотрите вокруг: в сегодняшней России честный человек встречается как исключение. За чужим добром (чаще государственным) не тянет руку только безрукий, и то, что в обиходе называется честностью и порядочностью – есть относительные, уже до предела девальвированные честность и порядочность. Что – следует заметить объективности ради – не является «заслугой» исключительно последних семидесяти лет. Причины полного нравственного измельчания современного русского человека родились не сейчас (18) Если вдумчиво вглядеться в русскую историю, в русскую литературу и русскую жизнь, то нетрудно заметить почти полное отсутствие в русском сознании одного из слагаемых истинной веры – страха греха. И корень этого лежит в русском понимании Бога. В католицизме, о чём справедливо писал Бердяев, действительно, больше «юдаистического», в котором естественным для русского человека образом Бердяев видел тёмную сторону христианства (19), чем в православии, где он вычислял огромное влияние эллинизма, не замечая, точней, не понимая того, что отнюдь не похвала православию заключена в его словах. Связь Ветхого и Нового Заветов, связь духа того и другого настолько сложна и многозначна, что в любом предпочтении существует серьёзный риск выйти вообще за границы христианства. Нет Бога-Сына Нового Завета без Бога-Отца, открывшегося человеку в Ветхом Завете, в Законе. В христианской традиции Новый Завет, говоря газетным языком, «продолжает и развивает» Ветхий, но не отменяет его. При этом следует учесть, что христианская мысль, как правило, игнорирует важную половину Пятикнижия Моисея – устную Тору, являющуюся его неотменимой частью. – Всё равно что прочитать в «Войне и мире» только чётные или только нечётные страницы. Дефицит «юдаистического» по Бердяеву, а на самом деле тонко уловленный, но неправильно сформулированный, неправильно названный дефицит ветхозаветного в русском православии и, соответственно, в сознании русского верующего человека, является моментом однозначно негативным. Русское сознание не узнало страшного, гневного Бога Закона, а увидело и приняло только всепрощающего бога любви – бога неполного, неполноценного. Новый Завет без Ветхого есть как бы почти чистая мораль, оторванная от всей полноты богочувствования и богопознания. Новый Завет без Ветхого, говоря, разумеется, с осторожной приблизительностью – есть как бы учебник десятого класса для людей, не прошедших девять предыдущих (20) «Кроткое», «домашнее» отношение к Богу, умилявшее славянофилов всех мастей, означало на деле незнание, а, стало быть, и неприятие Бога истинного (21)

Русский человек никогда не боялся грешить. «Этим отсутствием чувства греха и хотя бы некоторой робости перед ним (Кому это лучше видно, как не священнику? – В.Х.) объясняются многие черты душевного и жизненного уклада интеллигенции и – увы! – многие печальные стороны и события нашей революции…» - писал С.Булгаков. Русский человек не боялся грешить, ибо всегда был готов каяться. Положение о том, что Христос пришёл в мир ради грешников, было воспринято русским сознанием на примитивно-буквальном уровне, а такой уровень осознания идеи не мог не привести (к тому же в контексте почти исключительной «новозаветности» русского человека) к мысли, а затем и внутреннему ощущению лёгкости покаяния. Пафос русской веры и был всегда в покаянии – иногда по- русски широком, но редко когда глубоким, ибо за ним не шло очищения для новой, лучшей жизни. Можно сказать, что для личного, обиходного пользования из огромного комплекса Библии русский человек вынес только одну, ставшую постулатом, идею: Бог добрый – всё простит. Примерами пестрит русская литература. Западный человек, как я уже говорил, даже не веруя, остаётся человеком христианского сознания, человеком, полностью сформированным христианством. Русский человек, даже будучи верующим, является человеком сознания в значительной степени нехристианского, в котором христианство, по меньшей мере, не укоренено. Это обстоятельство делает неубедительными традиционные интеллигентские толки о высокой христианской духовности русского народа, о христианском духе этой духовности. Именно в контексте этого сомнения воспринимаются мной слова Г.П.Федотова – как осторожное и вместе с тем серьёзное предостережение: «Духовность, оторванная от разума и чувства, бессильна найти критерий святости: смотря на многих современных «духоносцев», трудно решить: от Бога ли они или от дьявола? Внеэтическая духовность и есть самая страшная форма демонизма» Трудно и сейчас не подписаться под этими словами.

Страшный орден Иисуса, ещё один увесистый грех в списке, предъявляемом католицизму, ставил перед собой религиозные задачи, террор инквизиции или боязнь этого террора держали человека на своём месте не в социальной, а в религиозной иерархии, международный орден, объявлявший еретиком государя так же, как любого ремесленника или купца, утверждал тем самым социальное и национальное равенство христиан перед Богом. Не ошибается тот, кто ничего не делает. В пастырской работе Церкви, где пастыри стада тоже люди, неизбежны ошибки и ошибки иногда тяжёлые. Но не дело Православной Церкви и православного русского человека считать чужие грехи. Духовное не оперирует сравнительными ценностями.